Сергей Ковалёв. Политический идеализм и реальная политика

[Brother Fox]

В оппозиции. Политический идеализм и реальная политика: вызов XXI века
3 МАРТА 2010 г. СЕРГЕЙ КОВАЛЕВ

Статья вот отсюда: http://ej.ru/?a=note_print&id=9918" onclick="window.open(this.href);return false;

«Ежедневный журнал» публикует статью Сергея Адамовича Ковалева, распространенную на конференции «Страна в мире».

«Страна в мире» я понимаю буквально. Это не только Россия и, может быть, в первую очередь не Россия. Я хотел бы думать о неких странах, которых пока нет, и о некоем объединяющем их Мире, который тоже ещё не существует.

Применительно к этим странам и к этому миру центральным для нашей конференции мне представляется вопрос о совместимости Политики и Права, точнее об условиях этой совместимости, ещё точнее – о господстве и подчинении в рамках этой неразрывной пары. Каковы реальные отношения этих двух? Устраивает ли эта реальность нас, её невольных обитателей? Нуждается ли она в переменах и можно ли её изменить? Готовы ли мы, проживающие всё равно где на земном шаре, к таким попыткам? и к чему они могли бы привести? как формируются цели огромных людских коллективов и возможно ли вмешательство в это целеполагание? И, наконец: применима ли к этой небезобидной совокупности вопросов блестящая формула Майкла Фарадея – «Нет ничего практичнее хорошо сделанной теории»?

Помилуй Бог, я вовсе не пытаюсь предложить даже смутные очертания модели, которая была бы адекватна и умела бы что-то предсказывать. Я просто попробую показать несомненную, по-моему, и отчётливо нарастающую опасность нынешней глобальной политической конструкции; принципиальную неспособность существующих международных механизмов преодолеть эти угрозы; следовательно, острую необходимость искать альтернативную мировую политическую парадигму. Такое понимание было достигнуто более полувека тому назад и породило требование «нового политического мышления», выдвинутое целым рядом выдающихся фигур 20-го века – Бором, Эйнштейном, Расселом, позднее Горбачёвым и Сахаровым. и ещё многими другими. Понятие «новое политическое мышление», однако, не было развито, формализовано, ясно определено, оно заметно разнилось в понимании разных своих «родителей». Оно было страстно подхвачено поначалу, потом затрёпано, выхолощено, превращено в штамп, постепенно почти забыто.

Уверен, что сейчас всё ещё не поздно вернуться к началу. Должен сказать, что, в отличие от большинства своих знаменитых единомышленников, А.Сахаров видел проблему в самом широком её аспекте, несводимой только к отдельным вызовам современности, пусть даже самым острым. Он видел принципиальную неспособность устоявшейся мировой политической модели справиться со всей совокупностью этих грозных вызовов.

Характер отношений Права и Политики, учреждённый в СССР, самом стабильном, мощном и старом из тоталитарных государств недавней эпохи – порядок, послушно воспринятый в нём как непреложная аксиома и навязанный всей Восточной Европе – непросто преодолевается в сознании граждан. Хотя порядок этот, по сути дела, всего лишь политический произвол, ограждённый служивым правом.

Мне кажется полезным, даже нужным, рассматривая проблему обратиться к истории протестных движений в СССР и в Восточной Европе, начиная с 60-х – 80-х годов прошлого века.

Независимая гражданская активность в СССР того времени ни в малейшей мере не воспринималась нами как политическая оппозиция, да и не была ею в общепринятом смысле этого слова. Наша активность была бесстрашной, открытой, наивной, непримиримой к тогдашнему официозу, но отнюдь не заявляла собственных политических целей и не была массовой. Нас называли инакомыслящими, диссидентами, позднее правозащитниками, но никогда – политиками. Впрочем, следователи и прокуроры настойчиво убеждали нас признать, будто мы имели сугубо политическую цель при помощи клеветы ослабить государственную власть, вызвать внутреннюю неустойчивость и международные осложнения. Однако, постановив приговор, вам говорили: «Какой Вы политический заключённый? Вы уголовник». Власть, диктовавшая приговоры, смотрела на нас со страхом и злобой, и это можно понять. уж они-то, лгавшие каждым словом, хорошо знали, сколько весит правда, произнесённая вслух.

Разумеется, каждый из нас и без Рейгана отлично понимал, что мы живём в Империи Зла, тогда как достойным людям надлежит жить в ином государстве. Мы уверенно отвергали революционное насилие, но не сомневались, что КПСС никогда не станет иной и не уйдёт в отставку.

Судите, насколько пригодны были условия для мирной, но непримиримой, заявленной, практически осуществляемой оппозиции в стране, в которой ещё вчера просто факт несогласия с властью стоил жизни.

Впрочем, среди нас были тогда и очень немногие приверженцы политики – разумеется, традиционной политики, как она есть.

Большинство же, распространяя «Самиздат», протестуя против репрессий, безропотно отправляясь в тюрьму, учреждая подпольную независимую периодику (знаменитая «Хроника»), нимало не рассчитывало успеть увидеть политические сдвиги. Помню, как Б.И.Цукерман, один из самых высоких авторитетов той волны, на реплику о том, что Византия 300 лет заживо гнила, прежде чем рухнуть, задумчиво ответил: «Что ж, 300 лет меня вполне устраивают».

Наша «аполитичность» и была коренным советским отличием от идеологии и стратегии наших европейских братьев, стратегии великих бескровных революций.

Здесь следует важное для моей логики суждение. и я начну его с резкой сегодняшней переоценки этой тогдашней пресловутой «аполитичности». Сейчас я понимаю: подобно мольеровскому персонажу мы не подозревали, что говорим прозой – то есть, занимаемся как раз политикой; что наши упрёки, адресованные власти, и требования к ней это и есть сугубо политическая гражданская активность.

Мы отлично понимали, что эти требования принципиально невыполнимы для нашей власти, природа которой категорически несовместима с ними. Наши пожелания могла бы выполнить только другая власть, для которой они были бы столь же естественны, как для нас. Разумеется, мы желали своей родине иной государственности. Да ведь и заявляли же публично, как именно действовала бы иная, подлинно демократическая власть в ином, правовом и цивилизованном государстве. Ну, почему же всё это не политические предпочтения, не политически мотивированная активность? Откуда вообще наша тогдашняя наивная, вполне искренняя уверенность в собственной аполитичности?

Дело в том, полагаю я, что наши суждения опирались на общепринятое, так сказать, «каноническое», представление о традиционной реальной политике, как о вековой данности. Политика – «искусство возможного». Её условия и её инструменты – «соотношение сил», «баланс интересов» и тому подобное. Такова природа политики, изменить её нельзя, но в демократических государствах можно слегка корректировать, заставив считаться с общественным мнением. Это и происходит на цивилизованном Западе (что в некотором приближении верно, но об этом ниже).

Соответственно, политика для нас логически сводилась в то время исключительно к политической практике – к созданию партий, непременной борьбе за власть, к организационным усилиям, обязательным агитации и пропаганде и к прочим шагам, в условиях СССР заведомо конспиративным. но мы не хотели подполья. Мы знали – у нас это кровь и, значит, бунт, «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». И не оставалось другого выбора, кроме открытости и публичности потому, что молчать было стыдно.

Однако, раз мы не занимаемся политикой, то чем же? Тогда уж Правом, самонадеянно решили весьма многие, почти все. Так на отечественной почве укоренилось совершенно до того неизвестное слово «правозащитник». и правда, углублённый интерес, чтение, «мастер-классы» признанных знатоков, делали своё дело. но обострённое чувство справедливости и даже, может быть, не самая поверхностная осведомлённость о принципах права не тождественны всё же нормальной, прочной специальности.

Скажем так: мы поднаторели в праве, отнюдь не ставши специалистами. но вот неизбежная, продиктованная стыдом и упрямством, беззащитно открытая, прямо-таки распахнутая позиция и публичность наших протестов внезапно стали нечаянным изобретением советского «диссидентства». не побоюсь сказать, весьма значительным изобретением. Жизнь показала, что без этого невольного открытия наша новейшая история сложилась бы ещё хуже. Незамысловатое поведение диссидентов вызвало к жизни 3 важнейших обстоятельства.

Первое. Эта бесстрашная, наивная правдивость, с несомненной очевидностью не преследующая никаких целей, кроме самой правды, не смущающаяся тюрьмой и психушкой, оказалась непременным условием, если угодно, практическим методом того самого «нового политического мышления».

Во-вторых, наша приверженность к праву (разумеется, ровным счётом ничего содержательного в саму сферу права не внёсшая) мощно способствовала осознанию самой существенной политической максимы – право вне политики и над политикой. Понятно, что и она опять-таки из арсенала нового политического мышления. Эта максима – несомненно, глобального смысла. но она имеет особое значение для русского сознания, ибо в таком точном и категоричном виде впервые была предъявлена российскому обществу стараниями диссидентов. Ведь в русской литературе, национальном сознании, традиции весьма высокий статус понятия справедливости сосуществовал с откровенным пренебрежением к «процедурному» праву, столь важному для западноевропейского сознания. Вспомним, например, ироническое, уничижительное, даже враждебное отношение Достоевского и Толстого к судебной процедуре. Стремление к абсолютной, божественной справедливости заставляло их отвергать саму идею справедливости земной, человеческой, секулярной. Может быть, это стремление к высшей, в противоположность праву неформализуемой, справедливости, стремление, имеющее религиозные истоки, парадоксальным образом способствовало распространению в России атеистических марксистских спекуляций, обещающих построить во всём мире справедливое общество подлинной свободы. Эта попытка установить справедливость и свободу вне права и против права обернулась кровавым кошмаром и семидесятилетним господством одного из самых несправедливых и тиранических режимов в истории России и человечества.

И третье. Позиция диссидентов оказалась убедительна простотой и очевидным бескорыстием. Мировому общественному мнению, к которому мы прямо обращались, было очень трудно не поверить нам – попробуй заподозрить в шпионаже, диверсиях, саботаже тех, чьи действия так прозрачны. Клевета? Какие странные соображения, какие тайные выгоды могли бы заставить явно интеллигентных людей клеветать на власть, сознательно выбирая свою судьбу – тюрьму или психушку? Железный занавес всё больше походил на решето, злобные, алогичные, циничные сообщения официальной советской пропаганды о наших судах беспомощно проигрывали позиции подсудимых. на Западе больше не находилось фейхтвангеров или любителей поговорить с «кремлёвскими мечтателями». Кстати, крепла догадка, что в Кремле мечтателей нет, да никогда и не было.

Забегая вперёд, замечу, что вот это, третье, обстоятельство сыграло большую роль (конечно, косвенную, опосредованную – и это важно подчеркнуть) в политической эволюции России. Заодно, это одна из иллюстраций, так сказать, «инструментария» того, что я называю «политическим идеализмом».

Теперь все точки над «и» расставлены. Итак, советские диссиденты-шестидесятники, нимало не озабоченные практической политической борьбой выдвигали всё же заведомо политические требования. в несвободной стране мы занимали позицию ответственного гражданского общества. Или, иначе – «строили идеал», как говорил Сахаров в своём знаменитом интервью. Политический идеал, заметим.

Поговорим о важных социальных факторах.

Мы хотели знать правду и говорить правду, как она есть, независимо от того, кому она выгодна.

«Хватит врать» и ещё «соблюдайте собственные законы» – вот основание нашей позиции. не так уж мало, по правде говоря, хотя заведомо недостаточно.

Увы, наша правда не нужна была обществу. 999 из тысячи были шокированы, или оскорблены ею, полагали её тщеславной попыткой неудачников обрести известность, либо опасной игрушкой прожектёров, витающих в облаках.

Иначе и не могло быть – все мы родом из так называемой «новой исторической общности» – советского народа, селекционированного, заново созданного Сталиным.

Народ терпеливый, раболепный, подозрительный, злобно презирающий рефлексии, значит интеллектуально трусливый, но с известной физической храбростью, довольно агрессивный и склонный сбиваться в стаи, в которых злоба и физическая храбрость заметно возрастают. Вообще-то, эти свойства есть в любом народе, разница только в выраженности. Сталинские же селекционные критерии, были весьма высоки. Эти качества прямо планировались печатью и добровольно-принудительными собраниями как суперважная государственная задача: развитие в народе этих свойств, необходимых строителям коммунизма, но называемых, разумеется, совсем иначе – патриотизм, сознательность, бдительность, верность партии и прочее. Сталин отлично понимал, что без такого народа, всецело и искренне подчинённого ему, его жёсткие, императивные, втиснутые в минимальные сроки, государственные планы рухнут и вёл свой отбор на страх, раболепие, подлость вполне сознательно, хотя и не думал, конечно, в понятиях сельскохозяйственной селекции.

Народ создавали методом, профессионально называемым «селекция на провокационном фоне».

Селекционной делянкой, а заодно и воспитательными учреждениями, ясно, были лагеря, раскулачивание и коллективизация, чистки, проработки, верноподданные демонстрации, гражданский долг доносительства, уроки ненависти на политучёбе, просто учёба с её промывкой мозгов и проч. Всё очень просто – строптивые погибали, или сидели подолгу и не рожали детей, а робкие или подлые рожали. с той наследственностью, какую предложит отпрыску генная комбинаторика после сталинской селекции. и воспитывали своих детей соответственно собственным жизненным правилам.

Успех селекции – устойчивость выведенного сорта или породы. Сталинский успех очевиден. Его страна наполнена его поделками. Позвольте мне на этот раз в виде исключения не говорить о нашей нелегитимной власти, наших, с позволения сказать, «выборах», нашем «басманном правосудии», нашей бездействующей Конституции; даже о Чечне, даже о политических убийствах. Публика собралась грамотная, все всё знают, все читали и писали. с устойчивостью сортов и пород полный порядок. и никому не стыдно. Никаких тебе Майданов.

Это и есть красноречивый результат селекции.

Сталин впечатляюще завершил нравственный коллапс нации, который господствует до сих пор.

Что касается СССР, центра силы и узурпатора социалистического лагеря, предшественника России, социологический его портрет накануне неожиданных решительных перемен, таким образом, весьма печален.

Иначе обстояло дело в Восточной Европе, где некая протестная активность развивалась примерно синхронно с нашей. Дряхлеющий тоталитаризм не сумел раздавить в своих колониях остатки европеизма. Та критическая масса граждански озабоченных, обладающих нравственным авторитетом, честных людей, которая превращает толпу обывателей в гражданское общество, и которой мы лишены до сих пор, уже была в Восточной Европе в 80-е годы – восстановилась довоенная. Соответственно и КОС-КОР, и Хартия 77 обрели политические цели быстро и естественно – им было на что опереться. Вожделенная и всеобщая восточно-европейская цель – вырваться из цепких советских объятий не имела права спровоцировать бунт. Её мирное воплощение нуждалось в народной опоре и обрело её. Лидеры великих восточно-европейских мирных революций блестяще воспользовались своим шансом защитить свободу в мире. Их победы стали самым важным общественным событием прошлого века, вполне сравнимым с победой над фашизмом.

А наша активность в то время диктовалась упрямым стремлением заслужить право на самоуважение. Тогда появилось не так уж мало людей, готовых купить себе это право за тюремный срок. Это была чисто нравственная оппозиция. Повторю, эта активность интеллектуалов никакого прямого влияния на политическую эволюцию страны тогда не имела. Тогда только начинало складываться такое опосредованное Западом влияние.

Другое очень важное различие между нами. Восточноевропейские лидеры (например «Солидарности» или «Народного фронта») точно знали, чего хотят. Они возвращались в своё, может не идеальное, но достойное прошлое, свой, доподлинно знакомый, европейский дом. Что занимало нас, кроме наших личных белых риз? Мы размышляли о далёком будущем, неведомом и туманном. по словам Сахарова «строили идеал». и постепенно поняли, что строить не нужно – идеал давно готов.

Вот давно и успешно работающая модель. Обеспечивает государству и обществу способность к динамичному развитию, а каждому гражданину свободу, безопасность, независимость и достоинство. Нужно поставить власть под контроль закона и общества – это так просто и убедительно, чего же ещё.

Мы оказались куда большими западниками, нежели сама западная элита. (А вот Сахаров уже тогда видел пороки и недостаточность западной реальной политики.)

Мы верили в универсальную ценность Права и Свободы. Верили, что именно эти ценности и есть движущая сила свободного мира – осознанная, постоянно преследуемая цель его развития. Что постепенно создаётся интегральная конструкция мира, свободная от бесстыдной и жестокой борьбы национальных эгоизмов.

Увы, мы принимали желаемое за действительное. Это было грустное открытие, но не убийственное. Идейные основания западной модели всё же привлекали нас гораздо больше, нежели текущие реалии. Мы не хотели видеть, что эти красивые идейные основания не выдерживают столкновения с разобщённостью расколотого мира, что модель требует единого закона и единой власти. и потому она неспособна работать на поле злобного столкновения национальных эгоизмов. на таком поле эта модель годится лишь для пышных имитаций. Работают же на нём методы реальной политики, добротно описанные Макиавелли.

Позднее я близко наблюдал эти имитации и этот макиавеллизм в Женеве и в Страсбурге. Позднее возникли соображения о том, что если враждующий и лгущий мир не воспринимает честную модель, то изменять, быть может, следует не модель, а мир.

Но тогда мы находили, что идеал готов, и могли добавить лишь восторженную уверенность неофитов: осознание его единственности, императивного смысла и глобального масштаба. Вот мы и мыслили в планетарных границах этого «политического идеализма», тогда ещё не названного по имени.

Неверующие и агностики, преобладавшие в нашем круге, приняли религиозный принцип: «делай, что должно и будь, что будет». Мы и действовали так, будто именно от нас зависело внедрение идеала в мировую политику. Напротив, ни один политик не считает торжественно провозглашённые принципы государственным обязательством и не верит в их осуществимость.

Противостояние «политического идеализма» и «реальной политики» – центральное противоречие современности – определяет глобальный нравственный кризис и настоятельно требует разрешения.

Коренное различие этих направлений – несовпадение шкалы оценок. для идеализма на вершине шкалы принцип, норма, процедура никак ни от какого интереса не зависящие, но воплощающие совокупность идей (свободы, равноправия, гуманности – достаточность или избыточность критериев можно обсуждать) и набор табу. Это главный приоритет, и только он, ложится в основу всех частных решений.

А первый приоритет реальной политики, наоборот, некий интерес (суверенитет, геополитические интересы, экономические, да мало ли) или совокупность интересов; в меняющихся обстоятельствах приоритетность интересов меняется и в конфликте интересов главная роль принадлежит обстоятельствам, а не ценностям. Лицемерие, обман, экспансия, агрессивность, недоверие, закрытость, национальный эгоизм веками были традиционными методами реальной политики, оружием дипломатической войны каждого против всех. Продолжением её хладнокровно признавалась настоящая война. Такими методами не приходилось гордиться, но и скрыть их было невозможно; они считались неизбежными, единственными и потому приемлемыми – даже обязательными. Вот почему ни сталинские миллионные жертвы, ни нацизм, ни едкий позор Мюнхена и Ялты не были восприняты в мире, как смертельная угроза цивилизации, требующая жёсткого ответа. Такой ответ почитался невозможным, политика же – «искусство возможного». Лишь однажды в истории осознали, что это «искусство» зашло слишком далеко; что «возможное» и «невозможное» должно зависеть от нас, от того, что мы согласны допустить. в середине 20-го века, всерьёз показалось, что кровавый кошмар двух Мировых войн, химическое и ядерное оружие, холокост и сталинские депортации народов, наконец убедили мировое сообщество в необходимости строить новую парадигму, новую политическую конструкцию мира.

Вот почему Устав ООН и Всеобщая Декларация Прав Человека представлялись ключевым моментом истории, необратимым началом нравственного преобразования мира. не тут- то было.

Перечень примеров циничного пренебрежения международного сообщества к собственным высокопарным заявлениям занял бы тома. Вспомним ковровые и атомные бомбардировки мирных городов; пол-Европы, отданные сталинской тирании. Довольно мифов, никого Советская Армия не освободила – армия, отражавшая атаку агрессора, мгновенно превратилась в орду захватчиков, да ещё насильников и мародёров, как только перешла границы СССР. Кем и как вдохновлялось это мародёрство, как оно вспыхнуло и развивалось – особая тема. Вспомним также и Нюрнберг, где один людоед при содействии своих западных партнеров – реальных политиков судил другого людоеда за каннибализм (вот пример – 3 дня Трибунал слушал эпизод обвинения нацистов в расстреле тысяч польских офицеров в Катыни, а каждый участник суда точно знал, кто и когда убил поляков). в этот ряд естественно становится многое из практики Совета Европы, ОБСЕ, Комиссий ООН, Евросоюза.

В центре мировой политики по-прежнему амбиции и «геополитические интересы». Традиционная политика приспособила универсальные ценности к делу, как свой рабочий инструмент. Великие принципы отодвинуты в область ритуальной риторики и используются ради имитаций. но воплотить новую парадигму реальная политика не способна – они несовместимы. Лукавое использование ворованных идей дискредитирует их перед публикой.

Ещё того хуже – real politics и самые благие намерения всегда и неизбежно ведёт в пучину опасной безнравственности. Заявленные высокие цели, отделившись от политической повседневности, превращаются в лозунги – чем более пышные, тем более лживые. в рамках реальной политики совершенно невозможно было не допустить в Нюрнберг катынских палачей; конечно, были неотвратимы и ялтинский сговор и выдача Сталину многих тысяч людей в каторгу и на смерть. и вся русская история последнего полувека не есть ли поглощение искренних намерений реальной политикой? Многие мерзости начала реформации СССР скорее судьба, нежели вина горбачёвских «архитекторов перестройки», окружённых злобной сворой политбюро. Видимо, даже и кровавая давка в Тбилиси, даже и танки в Вильнюсе. Реальная политика тянет преступную цепь. Тогда, может быть, трагедия Чечни коренится в Сумгаите, Баку, Ходжалы и Вильнюсе и со временем прольётся кровью где-то ещё? и очень условные президентские «выборы» 1996-го аукнулись нам гаерством, с позволения сказать, «выборов» 2007-го и 2008-го? Заколдованный круг real politics докрутился до Путина. и не вырвавшись из круга не избыть нам своей раболепной, жестокой и лживой истории. Методы реальной политики подчиняют себе цель, превращая её в своё подобие, они не годятся для достижения высоких целей. Развилка между реализмом и идеализмом в политике по природе своей не предполагает третьего решения, хочешь - не хочешь, придётся выбирать из двух.

Реальная политика – естественный и очень приспособленный инструмент, обеспечивающий государству сносное существование в условиях «войны каждого против всех» – подогнана к своей роли: уберечь государство от потерь, а при случае дать ему поживиться за счет соседа. Солидарно преодолевать в разрозненном мире глобальные угрозы, одинаково гибельные для друзей и врагов, этой политике не приходилось никогда.

Продолжение следует

СЕРГЕЙ КОВАЛЕВ

[Назгул_9]

ФГМ на лицо...

П.Сы. В воспетых "западных странах" мнение народа так же нихера не значит )))

Жизнью они платили за "правду" - дурь несусветная, титану как СССР завалить пару тысяч таких чмошников - проблем не составляло, но "Моська знать она сильна, раз лает на слона..."

[<JuST>]

«Из беседы с воином-десантником в/ч 41450

- Было это после того, как мы взяли три здания 3 января 1995 г., в принципе, больше никого здесь не было, значит, к нам пришли парламентеры, пришло их 7 человек и представились. Представился депутат Сергей Адамович Ковалев, с ним еще 2 депутата, фамилии я не помню, 2 служителя христианской церкви, подполковник пленный начальник штаба полка представился и чеченец с ними. Пришли они к нам с предложением сдаться. Аргументировали они тем, что мы находимся в окружении, находимся одни.

Вопрос: Это сам Ковалев говорил или депутаты?

Ответ: Беседовал Ковалев, депутаты вставляли. Основную линию гнул Ковалев. Сначала тот, кто его встречал, хотели просто-напросто чисто по-русски послать подальше. Но потом пропустили его. Он разговаривал со старшим, кто у нас был - зам.полит батальона. Фамилия зам.полита майор Холов. Разговаривал он с ним. Солдаты присутствовали при этом. Все кто стояли в охранении. Это 9-я рота. Было какое-то затишье, перемирие там объявили и он предложил нам сдаться, сложить оружие. Выйти к ним, и гарантировал нам, что вот он находится здесь в качестве представителя Российского правительства. Договариваются о том, чтобы забрать военнопленных, обменять их что-ли и гарантировал, что в этот же день мы будем в Моздоке и отправят нас домой.

В.: Т.е. он конкретно предложил сдать оружие?

О.: Да. На что мы ответили, что мы военные, принимали присягу и этого делать не будем. Он еще раз просил подумать. Нам сказали, что мы окружены и если не сдадим оружие, мы погибнем все. Поэтому подумайте. И в это же время перемирия и затишья (они говорили, в нас никто не стреляет), в это время у нас погибает солдат. Снимает его снайпер с наблюдательного поста попаданием в голову. Т.е. в то время, когда они были именно у нас. Спустился солдат за санинструктором. Кричит, что Сергея Мордвинцева ранили. Через 10 минут санинструктор прибегает со слезами на глазах, сказал, что Серега Мордвинцев погиб. И тогда ему (Ковалеву) и ответили: "Вот видите - мы не стреляли. Стреляли ваши. Мы сдаваться не будем'.

Он еще раз сказал, чтобы мы подумали. Но ему однозначно сказали, что сдаваться не будем. Они развернулись и пошли. Служители церкви нас перекрестили. И они ушли. Вот такая была встреча.».

http://botter.livejournal.com/80768.html

[Le Zara]

Интервью с д-ром Полом Крэйгом Робертсом, бывшим помощником министра финансов, редактором газеты Wall Street Journal, профессором политэкономики в Центре стратегических и международных исследований Джорджтауновского университета.

- Д-р Робертс, сегодня США считаются самым успешным государством мира. В чем секрет американского успеха?

- В пропаганде. Если говорить по правде, США - это несостоявшееся государство. Мы поговорим об этом позже. США обязаны своим образом успеха (1) огромным пространствам и природным ископаемым, которые США “освободили” насильственным образом от их коренных обитателей, (2) европейскому, и, в особенности, британскому саморазрушению в ходе Первой и Второй мировых войн и (3) экономическому уничтожению России и большинства стран Азии от коммунизма или социализма.

После Второй мировой войны США забрали у Великобритании роль страны, выпускающей резервную валюту. Это превратило доллар США в мировую валюту и позволило США оплачивать счета за импорт в своей собственной валюте. Уничтожение других индустриализованных стран в ходе Второй мировой войны сделало США единственной страной, способной поставлять продукцию на мировые рынки. Эта историческая случайность создала у американцев ощущение, будто они являются избранным народом. Сегодня милитаристские неоконсерваторы говорят о Соединенных Штатах, как о “незаменимом государстве”. Другими словами, американцы превыше всех, кроме, конечно же, израильтян.

В глазах американцев расплывчатая “террористическая угроза”, являющаяся креатурой из собственного правительства, - это достаточное обоснование для ничем неприкрытой агрессии против мусульманских народов и стремления к мировой гегемонии.

Это высокомерное отношение объясняет, почему большинство американцев не чувствуют никаких угрызений совести по поводу более чем миллиона убитых иракцев и еще четырех миллионов иракцев, вынужденных покинуть свои дома в результате американского вторжения и оккупации, которые базировались исключительно на лжи и обмане. Это объясняет, почему большинство американцев не чувствуют угрызений совести по поводу бесчетного числа афганцев, бесцеремонно убитых американскими военными, или по поводу гражданского населения Пакистана, гибнущего в ходе атак беспилотников от рук “солдат”, сидящих перед видеомониторами. Это объясняет, почему американцы не возмущаются, когда израильтяне наносят удары по гражданскому населению Ливана и Газы. Никто в мире не поверит, что последний варварский акт Израиля, убийственная атака на международную флотилию, везущую помощь в Газу, не была предварительно одобрена США.

- Вы сказали, что США - недееспособное государство. Как так может быть? Что Вы имеете в виду?

- Война с террором, изобретенная режимом Джорджа У. Буша и Дика Чейни, уничтожила Конституцию США и гражданские свободы, воплощенные в ней. Билль о правах был лишен содержания. Режим Обамы официально оформил нападение Буша/Чейни на американскую свободу. Сегодня, у американца нет прав, если его или ее обвинили в “террористической” деятельности. Режим Обамы расширил туманное определение “террористической деятельности”, чтобы включить в нее “внутренний экстремизм”, который является еще одной неопределенной и туманной категорией, остающейся на усмотрении правительства. Короче говоря, “террорист” или “внутренний экстремист” - это любой, кто расходится во мнениях с политикой или действиями, которые правительство США считает необходимыми для своих планов мировой гегемонии.

В отличие от некоторых стран, США - это не этническая группа. Это сборище различных людей, объединенных Конституцией. Когда Конституция была уничтожена, США перестали существовать. Сегодня существуют центры власти, не несущие ни перед кем ответственности. Выборы ничего не значат, так как обе партии зависят от одних и тех же влиятельных групп с особыми интересами, получая от них деньги на проведение избирательных кампаний. Самые влиятельные группы с особыми интересами - это ВПК и комплекс госбезопасности, в который входят Пентагон, ЦРУ и обслуживающие их корпорации, Американско-Израильский комитет по общественным связям, нефтепромышленность, уничтожающая Мексиканский залив, Уолл-стрит (инвестиционные банки и хеджевые фонды), страховые компании, фармацевтические компании и сельскохозяйственные компании, производящие еду сомнительного содержания.

Эти корпорации образуют олигархию, которую нельзя сместить с помощью голосования. С тех пор как “глобализм” был установлен в законодательном порядке, демократы зависят от тех же корпоративных источников дохода, что и республиканцы, потому что глобализм уничтожил профсоюзы. Следовательно, между республиканцами и демократами нет никакой разницы или, по крайней мере, никакой значимой разницы.

“Война с террором” стала завершающим штрихом в конституционном/правовом провале США. США также потерпели экономический провал. Под давлением Уолл-стрит, стремящейся к краткосрочным прибылям, американские корпорации перенесли свое производство за рубеж. В результате американский ВВП и миллионы хорошо оплачиваемых американских рабочих мест были перенесены в другие страны, такие как Китай и Индия, где труд и профессиональная квалификация стоят дешево. Эта практика продолжается с 1990-го года.

После 20 лет оффшорного производства, уничтожившего американские рабочие места, а также федеральную, штатную и местную налоговую базу, уровень безработицы в США, если измерять его с использованием правительственной методологии, использовавшейся в 1980-м году, превышает 20 процентов. Лестницы для восхождения в социальной иерархии были разобраны. Миллионы молодых американцев с высшим образованием работают официантками и барменами. Число иностранных студентов в университетах США растет с каждым годом, в то время как американское население обнаруживает, что университетский диплом сводится на нет выводом за рубеж рабочих мест, на которые могли бы претендовать выпускники.

Когда выведенное за рубеж американское производство возвращается в США в виде импорта, торговый баланс ухудшается. Иностранцы используют свои избытки долларов для покупки существующих американских активов.
Следовательно, дивиденды, проценты, прибыль на капитал, сборы за пользование платными дорогами, арендная плата и прибыли уплывают сегодня за рубеж к иностранным владельцам, тем самым усиливая давление на доллар США. США удавалось выдержать растущие требования иностранцев, потому то доллар США является резервной валютой. Однако большие бюджетные и внешнеторговые дефициты США окажут на доллар давление, которое станет слишком сильным, чтобы доллар и дальше мог играть эту роль. Когда доллар ослабеет, население США будет разорено.

США находятся в глубоком долгу - и это касается как правительства, так и граждан. За последнее десятилетие доходы семей не росли. Экономика США поддерживается расширением потребительских кредитов и задолженности по ним. Сегодня потребители настолько обременены долгами, что больше не могут уже брать взаймы. Это означает, что главная движущая сила экономики США, потребительский спрос, больше не может расти. Так как потребительский спрос составляет 70 процентов экономики, когда потребительский спрос не может расти, экономика не может восстановиться.

Кроме того, США - это недееспособное государство, потому что корпорации или правительство на любом уровне не подотчетны народу. Компания British Petroleum уничтожает Мексиканский залив. Правительство США не сделало ничего. Реакция режима Обамы на этот кризис более безответственна, чем реакция режима Буша на ураган “Катрина”. Водно-болотные угодья и рыбные места уничтожаются нерегулируемой капиталистической жадностью и правительством, относящимся к окружающей среде с презрением. Туристическая экономика Флориды уничтожается. Внешние затраты бурения в глубоких водах превышают чистую стоимость активов нефтяной промышленность. В результате несостоятельности американского государства, нефтяная промышленность уничтожает одну из самых ценных экосистем мира.

- Что можно сделать?

Американский народ потерялся в стране грез. Он понятия не имеет, что лишился своих гражданских свобод. Люди лишь постепенно узнают, что их экономическое будущее в опасности. Они практически не знают о растущей ненависти, которую мир испытывает к американцам за их уничтожение других народов. Короче говоря, американцы думают только о себе. Они понятия не имеют о катастрофах, к которым привело их невежество и бесчеловечность.

Большинство людей, глядя на страну, которая кажется одновременно глупой и жестокой, удивляются превосходному самомнению американцев. Является ли Америка добродетельным “незаменимым государством” из неоконсервативной пропаганды или чумой для всего мира?

Предупреждение: Взгляды, выраженные в этой статье, являются исключительной ответственностью автора и необязательно отражают мнения Центра исследований глобализации (Centre for Research on Globalization). Автор несет исключительную ответственность за содержание этой статьи. Центр исследований глобализации не несет никакой ответственность за любые неточные или неверные заявления, содержащиеся в этой статье.

http://www.inosmi.ru/usa/20100608/160442903.html" onclick="window.open(this.href);return false;

[Brother Fox]

«Из беседы с воином-десантником в/ч 41450

- Было это после того, как мы взяли три здания 3 января 1995 г., в принципе, больше никого здесь не было, значит, к нам пришли парламентеры, пришло их 7 человек и представились. Представился депутат Сергей Адамович Ковалев, с ним еще 2 депутата, фамилии я не помню, 2 служителя христианской церкви, подполковник пленный начальник штаба полка представился и чеченец с ними. Пришли они к нам с предложением сдаться. Аргументировали они тем, что мы находимся в окружении, находимся одни.

Вопрос: Это сам Ковалев говорил или депутаты?

Ответ: Беседовал Ковалев, депутаты вставляли. Основную линию гнул Ковалев. Сначала тот, кто его встречал, хотели просто-напросто чисто по-русски послать подальше. Но потом пропустили его. Он разговаривал со старшим, кто у нас был - зам.полит батальона. Фамилия зам.полита майор Холов. Разговаривал он с ним. Солдаты присутствовали при этом. Все кто стояли в охранении. Это 9-я рота. Было какое-то затишье, перемирие там объявили и он предложил нам сдаться, сложить оружие. Выйти к ним, и гарантировал нам, что вот он находится здесь в качестве представителя Российского правительства. Договариваются о том, чтобы забрать военнопленных, обменять их что-ли и гарантировал, что в этот же день мы будем в Моздоке и отправят нас домой.

В.: Т.е. он конкретно предложил сдать оружие?

О.: Да. На что мы ответили, что мы военные, принимали присягу и этого делать не будем. Он еще раз просил подумать. Нам сказали, что мы окружены и если не сдадим оружие, мы погибнем все. Поэтому подумайте. И в это же время перемирия и затишья (они говорили, в нас никто не стреляет), в это время у нас погибает солдат. Снимает его снайпер с наблюдательного поста попаданием в голову. Т.е. в то время, когда они были именно у нас. Спустился солдат за санинструктором. Кричит, что Сергея Мордвинцева ранили. Через 10 минут санинструктор прибегает со слезами на глазах, сказал, что Серега Мордвинцев погиб. И тогда ему (Ковалеву) и ответили: "Вот видите - мы не стреляли. Стреляли ваши. Мы сдаваться не будем'.

Он еще раз сказал, чтобы мы подумали. Но ему однозначно сказали, что сдаваться не будем. Они развернулись и пошли. Служители церкви нас перекрестили. И они ушли. Вот такая была встреча.».

http://botter.livejournal.com/80768.html

Скверная ситуация. Только, я не очень понимаю, чем Ковалёв виноват. Он пытался договориться и вывести людей. Не струсил, полез на поле боя. Чечены ему и тем, кто с ним был, очевидно, пообещали, что выпустят сдавшихся. Во время перемирия кто-то из чеченов не выдержал и убил солдата Сергея Мордвинцева. После этого речи о том, чтобы сдаваться, уже не было - чеченам (и парламентёрам) совсем не стало веры. В результате Ковалёву и другим парламентёрам не удалось вывести людей.

Для того, чтобы оценить действия Сергея Адамовича Ковалёва, нужно ответить на два вопроса:

1. Сколько воинов погибло в данном подразделении с момента отказа от сдачи до того, как оно было деблокировано/вышло из окружения/взято в плен? Обратите внимание, речь идёт о январе 2005-го года, когда российские генералы буквально бросили "на убой" в Грозном бронетехнику и солдат.

2. Если бы десантники сдались, выполнили бы чеченцы данные ими обещания отправить их в Моздок? Или же воинов в этом случае ждал плен/смерть?

Ну, и потом, нужно понять, что тогда, в самом начале Первой чеченской многие люди воспринимали ситуацию именно как гражданскую войну - одни граждане России (4 года назад - простые советские люди) стреляют в других граждан России - российских солдат (также бывших простых советских людей). Болезненное отношение к чеченцам, как к неким врагам России, которые де-факто не являются гражданами России, которых можно и нужно уничтожать, возникло чуть позже, кажется, как раз по итогам штурма Грозного.

[<JuST>]

так как насколько знаю г-н ковалев в армии не служил, как и автор темы, поэтому предполагаю, что такие понятия как Присяга и верность воинскому долгу, и их значение, особого веса для сознания не имеют, поэтому не вполне понимаете, что им предложил ковалев, наверное со стороны, для некоторых, их отказ выглядит глупо

а так наверное соглашусь, что этот пост, с освещением некоторых подробностей деятельности этого человека, не вполне в теме, я хотел выразить свое негативное отношение к этому субъекту

[Назгул_9]

Таких предателей и паникеров по законам военно времени - сразу к стенке.